* * *

Так, одолжив ключ, я впервые узнал о Кристи. Мы не встречались, но видели врачей друг друга, и это, плюс общие проблемы, как-то нас сдружило.

У нас с Кристи было еще кое-что общее - боль. Я много раз слышал ее крики. Я имею в виду не рыдания, но крик, а иногда тихий стон.

Возможно, она слышала такие же звуки из моей палаты. Я не так часто кричу, мне это несвойственно. Одна медсестра сказала, что было бы лучше, если бы я перестал сдерживаться и позволил себе кричать. И даже если она права, я этого не делал, - во всяком случае, не в сознании.

Когда я контролировал себя, я не кричал. Я слышал, как кричали от боли другие, и их крики меня очень беспокоили. А еще я научился держать при себе свою боль и эмоции. В то время я считал, что стоны, причитания и крики - это нехорошо. Я кричал, только когда был без сознания или напичкан лекарствами. О тех вспышках мне рассказывали.

Хотя мы с Кристи так и не встретились за те двенадцать недель, за время которых жили по соседству, мы переписывались, и сестры охотно стали нашими почтальонами.

Я старался ободрить Кристи. Она рассказала о своей жизни и очень сочувствовала мне. Она тоже верила в Бога. И об этом мы друг другу писали.

В самые тяжелые моменты жалости к себе я, тем не менее, думал, что, когда боль пройдет, Кристи станет здоровой молодой женщиной, а я не буду здоровым никогда. Она сможет играть, бегать и все прочее, что обычно делают подростки. В то время как я никогда не смогу бегать.

Я часто жалел себя, думая о том, что она сама выбрала боль, а меня об этом не предупредили и не оставили выбора. Она заранее знала, что ее ждет; я не имел понятия. Она делала то, что положительно повлияет на всю ее жизнь; а я делал что-то, чтобы спасти свою жизнь. Да, жалость к себе очень долгое время заполняла мою душу.

Однако я неизменно возвращался к одному: Бог решил сохранить мне жизнь. Даже в самые тяжелые моменты депрессии и жалости к себе я об этом не забывал. Мы с Кристи испытывали одинаковую боль. А еще мы одинаково верили и помнили, что наш любящий Бог был с нами в самые тяжелые мгновения. Ее соседство успокаивало меня, потому что я думал: я не одинок, есть человек, который меня понимает.

И тогда я стал думать, что состою в необычном братстве. За годы, прошедшие после больницы, я встретил других членов этого маленького товарищества сопротивленцев. Я знаю, что такое страдания, и потому могу понять их боль, так же как Кристи чувствовала мою, а я ее.

* * *

Более чем живучий, я наконец смог сделать то, что, как говорили врачи, не смогу никогда: я снова учился ходить. Я встал на ноги и приобрел уверенность в себе. Меня предупредили, что из-за сломанного колена правой ноги и потери части левого бедра (даже при замещенной и удлиненной кости) я больше не смогу ходить, а если и смогу, то буду носить тяжелые ортопедические аппараты. Я несколько раз чуть не потерял левую ногу, но Господь каким-то образом спасал меня во время обострений.

Мне начали лечить руку примерно через месяц после исходной операции, а ноги спустя еще две недели.

Примерно в то же время меня стали класть на устройство, которое я называл «кроватью Франкенштейна». Меня пристегивали к большому щиту и поворачивали его так, чтобы мои наги были на полу и я оказывался в положении стоя, хотя и пристегнутым к кровати. Два физиотерапевта застегивали у меня на поясе широкий ремень и шли по обеим сторонам от меня.


1234567891011121314151617181920212223242526272829303132333435363738394041424344454647484950515253545556575859606162636465666768697071727374757677787980818283