* * *

В своем подавленном состоянии я думал: «Это самые худшие минуты моей жизни. Я сейчас как ребенок, и все в восторге от того, что я сходил в туалет».

Не помню, что я сказал санитарке, наверное, что-то неприятное.

Она вышла из палаты. Это был тот редкий случай, когда у меня не было посетителей. Я был совершенно один и радовался покою и тишине.

Через несколько минут после ухода санитарки подействовала клизма. Меня прорвало. Это был самый лучший стул в моей жизни. А запах был убийственный.

Я в панике продрался пальцами сквозь простыню и наконец нащупал кнопку. Через несколько секунд в палату примчалась санитарка.

«Извините, Я не хотел, - сказал я. - Я помогу вам все убрать». Сказав это, я понял, что не могу ей помочь. Я чувствовал себя ужасно - таким беспомощным и омерзительным.

И я заплакал. «Нет, нет, не переживайте. Мы так рады, что у вас получилось. Это хорошо, значит, ваша пищеварительная система снова заработала».

Я был унижен и мог только лежать и смотреть, как бедная девушка меняет белье. Полчаса ушло на уборку и в два раза больше на то, чтобы выветрился запах. Меня не покидало смущение, даже если мой ум пытался говорить о другом. Двенадцать дней я почти не мог есть, и это было настоящее достижение. Тем не менее я думал только о том, что это самая неловкая ситуация в моей жизни.

Каким бы это ни казалось ужасным, я попадал в еще более неловкие положения. Мне давали утку, я не мог сам обтереться, не мог побриться.

Я даже не мог помыть голову. Им приходилось приносить специальное приспособление, класть в него мою голову и поливать ее водой, а потом по трубе выводить воду в ведро. Вот еще один акт потрясающей доброты. Его совершил Кэрол Бенефилд, который стриг меня долгие годы. Он несколько раз приезжал, чтобы подстричь меня, когда я был прикован к постели. За эти поездки длиной в шестьдесят миль Кэрол не брал денег.

Друзья, родные и медперсонал искали возможности удовлетворить все мои физические потребности, а я мог думать только о своей абсолютной, крайней беспомощности. В мою правую не сломанную руку ввели так много игл, что к ней пришлось привязать деревянную планку, чтобы я ее не сгибал.

Из меня повсюду торчали иглы. Они были введены в грудь, в верхнюю поверхность стоп и присоединялись к основной трубке, идущей в грудную клетку непосредственно к сердцу. Многие из моих вен спали. Я был настолько ни на что не годен, что им приходилось поднимать меня с кровати при помощи цепей, чтобы сменить белье или сделать что-то еще, требующее моего перемещения.

Я терял вес с тревожной быстротой, пугавшей врачей. Я совсем не мог есть, и началась дистрофия. За четыре месяца, которые я пробыл в больнице, я потерял около шестидесяти фунтов. До аварии я весил двести десять, а похудел до ста пятидесяти фунтов. Мой вес могли определить, только уложив меня, как младенца, в полотнище, подняв с кровати и взвесив. Они пытались уговорить меня есть и соблазняли моими любимыми блюдами, но все казалось мне невкусным. Один запах еды вызывал отвращение. У меня не было аппетита. Я честно пытался есть, но мог проглотить только несколько кусочков.


1234567891011121314151617181920212223242526272829303132333435363738394041424344454647484950515253545556575859606162636465666768697071727374757677787980818283